Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Сергей… Сергей Николаевич.

— Меня — Дмитрий Михайлович.

Я ушел за столом. Возвратясь, сказал:

— Берите половину дел. Вот вам перечень наиболее важных вопросов. По ним делайте выписки. Я займусь второй половиной.

Так началась работа, которую мой отец никогда бы не назвал исследовательской. Предстояло прочитать десятки, сотни исписанных разными почерками страниц, и не только прочитать, но и скрупулезно выбрать из них то, что могло представлять интерес. Я называл это анализом. За ним должен был последовать синтез — обобщение выбранных подробностей.

Работа оказалась не такой уж бесплодной. Удалось установить, что кражи выявлялись, как правило, по понедельникам, что для их совершения преступники использовали монтировки, домкраты, гаечные ключи, найденные ими в гаражах и на автобазах. Объектами преступных посягательств чаще всего были машины, поставленные у заборов, вдалеке от проходных и административных зданий. На этих заборах потом обнаруживались черные, «резиновые», следы. Наибольший интерес воры проявляли к покрышкам для грузовых автомобилей, количество похищенных в каждом случае покрышек колебалось от двух до восьми и не выходило за эти пределы даже тогда, когда взламывались кладовые. В трех случаях на месте происшествия были найдены пригодные для сравнительного исследования отпечатки пальцев, принадлежность которых осталась, однако, невыясненной.

Я нанес на карту района организации, в которых побывали воры. Они образовали неправильный круг между Обводным каналом и Московской заставой с центром около Новодевичьего монастыря.

— Ну, какие выводы можно сделать теперь? — спросил я у Каракозова.

— Все кражи — дело рук одной группы…

— Похоже. Еще?

— Группа эта состоит из двух-трех человек.

— Что можно сказать о них?

— Они имеют отношение к автоделу, являются либо слесарями, либо шоферами, живут или работают недалеко от Новодевичьего монастыря, транспортом предприятий, из которых совершают кражи, не пользуются и на дело идут, предварительно прозондировав обстановку.

— Все правильно. Ну а что пока остается за пределами наших знаний?

Каракозов улыбнулся: тон, которым я беседовал с ним, был ему по душе.

— Нам остается узнать, кто они, сколько краж совершили и кому сбыли похищенное.

— Только и всего, — вздохнул я и, намекая на материалы, которыми совсем недавно занимался Каракозов, добавил с иронией — К счастью, некоторое представление об этом мы имеем, а для того чтобы оно стало более полным, надо, наверное, взять для просмотра дела за второе полугодие прошлого года…

Утром оперуполномоченный привез еще пятнадцать дел. Снова мы поделили их между собой и снова засели за изучение объяснений и протоколов, чтобы проследить уже обнаруженные закономерности и попытаться выявить новые. Но добавилось только количество краж и организаций, в которых они были совершены, причем некоторые организации оказались обворованными дважды. В четырех делах имелись копии отпечатков пальцев, обнаруженных на месте происшествия.

Я уже кончил читать свои дела и положил их на подоконник, как вдруг Каракозов воскликнул:

— Дмитрий Михайлович! Кажется, аналогичная ситуация! Опять Октябрьский рынок, те же сторожа, только шофер такси другой — Серебров, и колхозник не Кононов, а Коновалов.

— Дай-ка сюда, — попросил я. — Неужели нам повезло?!

Забрав у Каракозова последнее, декабрьское, дело, я лихорадочно пробежал глазами первые страницы, и мне захотелось вскочить и крикнуть: «Да, повезло! Повезло!» Но я взял себя в руки, дочитал все до конца и только тогда сказал Каракозову:

— Сережа, немедленно, любыми средствами доставь сюда Сереброва…

— Там есть его рабочий телефон, — спокойно ответил оперуполномоченный. — Попробуем воспользоваться им.

Он набрал номер.

— Серебров у нас не работает, уволился еще зимой, — ответила диспетчер таксопарка.

Каракозов быстро вышел из кабинета. Часа через полтора он появился в прокуратуре вместе с длинным, как свеча, светловолосым парнем в клетчатом пиджаке и джинсах и доложил:

— Дома не было, пришлось ехать в таксопарк. Адрес дала жена. Там по рации разыскали.

Парень, ничего не понимая, хлопал глазами.

— Садитесь, — обратился к нему я, — и успокойтесь. Здесь никто не сомневается в вашей честности и порядочности. Вас допрашивали в декабре прошлого года?

— Да.

— Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили свои показания.

— Зачем? Они же были записаны.

— Я хочу сам послушать вас, постарайтесь не упустить ни одной детали.

Серебров, узнав о причине его внезапного вызова, несколько расслабился.

— Я работал тогда в ночную смену и возвращался по Московскому проспекту из Купчина, — начал он свой рассказ. — Около Дома пушнины увидел двух мужчин. Один из них поднял руку. Останавливаться мне не хотелось, но в ту ночь пришлось много поездить порожняком, план горел, и я притормозил. Они сели сзади. Тот, что поднимал руку, высокий и. худой, сказал: «На кладбище». Я подумал, что он шутит, засмеялся, а он придвинулся ко мне и говорит: «Что ржешь? Двигай. Там посмеешься, если охота не пропадет». От этих слов мне стало не по себе. Я тянул, хотел сообразить, что же мне делать. Тогда приятель этого мужика, толстый, как поросенок, ткнул меня кулаком в плечо: «Говорят тебе: трогай. Московский, дом сто». Я только что проехал этот дом и знал его как Новодевичий монастырь*. Пришлось развернуться. У монастыря длинный сказал: «Объезжай справа и во двор». Двор оказался пустым. Там горела только одна лампочка — на маленьком желтом домике. Она освещала прибитую к стене вывеску: «Кладбище» и низкую железную ограду с воротами, за которыми чернели голые деревья, засыпанные снегом кресты, надгробные памятники, склепы — жуть! «Глуши мотор, гаси свет», — сказал длинный и открыл дверцу. Он посмотрел по сторонам, вошел в ворота и скрылся в темноте. А маленький, толстый, остался в машине. Я почувствовал себя как в западне. Решил не рыпаться, ждать, что будет дальше. Когда привык к темноте, то недалеко, за оградой, увидел бронзовый бюст и прочитал выбитые на высоком постаменте стихи. Я их со школьной скамьи помню:

Сейте разумное, доброе, вечное,Сейте! Спасибо вам скажет сердечноеРусский народ.

Это был бюст Некрасова. Хотите — верьте, хотите — нет, но теперь мне было уже не страшно, а стыдно… ужасно стыдно за то, что влип в грязную историю и ничего не могу поделать.

— Действительно, ситуация была не из приятных, — заметил я, взглянув на Каракозова. Лейтенант сидел неподвижно и, казалось, впитывал в себя каждое слово.

— Вскоре я снова увидел длинного, — продолжал Серебров. — От склепа, который стоял за могилой Некрасова, он катил что-то круглое, черное. Когда он дошел до ворот, я понял, что это грузовая покрышка. Длинный бросил ее около нас и снова отправился к склепу. Он прикатил оттуда еще одну покрышку. Тогда из машины вылез толстый, и они вдвоем заложили обе покрышки в багажник. Толстый спросил: «Куда поедем?» Длинный ответил: «На Десятую линию, сорок один». Я стал разворачиваться. Длинный повеселел, показал пальцем на стену собора и прочитал стихи:

Вот они, жирные ляжкиЭтой похабной стены.Здесь по ночам монашкиСнимают с Христа штаны.

Он спросил у толстого: «Кто сочинил?» Тот ответил: «Не знаю». — «Дурак ты, Боб, — засмеялся длинный. — Это Есенин».

Я выехал на Московский и стал думать о том, как бы сдать этих подонков. Но кругом было пусто. Мы приехали на Васильевский. Из машины вылез длинный, сходил во двор дома сорок один, вернулся и сказал: «Его нет, он уехал. Что будем делать?»— «Махнем на Басков», — ответил маленький. «Там, наверное, тоже никого нет, поехали на Октябрьский рынок», — предложил длинный. Толстяк согласился…

Мы к Каракозовым переглянулись.

— Я не так рассказываю? — спросил, заметив это, Серебров.

— Все правильно, — ответил я. — Мы вас внимательно слушаем.

— Так вот. У ворот мы остановились. Длинный сказал мне: «Посигналь, только не очень». Я посигналил. За воротами забегали два мужика — один какой-то раскосый, видно, не русский, второй — однорукий. Длинный высунулся из машины, крикнул однорукому, как старому знакомому: «Открывай, Тимоша!» Ворота развели оба. «Давай на задний двор», — сказал длинный. Я обрадовался. Думаю: «Там есть пикет милиции, там я их и сдам». Но когда подъехал к нему, он оказался закрытым на замок. Длинный пошел к колхозной машине, разбудил шофера, привел с собой. Они стали выгружать покрышки. Я тоже вышел и закурил. Вот тут-то я рассмотрел их поподробней. У длинного лицо было худое, брови светлые, передние зубы вставные, из белого металла, шея тонкая, жилистая, с кадыком, а на кистях рук татуировки. На левой — «Нет в жизни счастья», на правой — «Люблю с первого взгляда» и «Костя». Толстяк был чернявый, круглолицый, с двойным подбородком, маленькими глазками и поднятым кверху кончиком носа. От этого он и напоминал поросенка. Во рту у него было полно золотых зубов. Татуировок я не заметил.